erid:
Первый ректор КГУ – о науке, образовании и появлении в Казани интернета.
Юрий Коноплёв стал первым постсоветским ректором Казанского государственного университета. В качестве учёного-механика он помогал развитию космической отрасли страны, играл в студенческие годы в баскетбол, а УНИКСу помог найти спонсора.
В интервью «БИЗНЕС Online» 80-летний профессор рассказал о появлении в Казани интернета, тяжелых 90-х и ракетах, которые помогал запускать.
УНИВЕРСИТЕТ В 90-Е
– Юрий Геннадьевич, в 1990 году вас выбрали ректором КГУ. Расскажите, как это происходило и каким было то время?
– Впервые в истории университета выборы были альтернативными, было три кандидата. Раньше, кого в обкоме КПСС одобряли, того и избирали. Я выиграл уже в первом туре, набрав больше половины голосов. Была конференция: 400 человек – преподаватели и студенты. Студенты даже предлагали переночевать в общежитии всем трем кандидатам. Один я пришёл, другие не стали. Я-то знаю, какие там условия – у меня друзья жили в общежитии и я не раз бывал там.
– В 90-е научная жизнь в стране отошла на второй план и финансирование вузов сократилось. Как выживал университет?
– Это были очень тяжелые годы. Мы получали деньги только в конце года и нам верили, что мы когда-нибудь расплатимся. Но были случаи, когда у нас отключали воду. Я пошёл к президенту, говорю: «Нам что, тоже теперь надо закрыться? Когда придут нам деньги от государства – расплатимся, а пока их нет». В итоге включили нам воду, но тяжелые времена были, чего и говорить. За воду мы должны, за электричество должны, за тепло должны – за всё должны, но откуда у нас деньги, мы же государственное учреждение. Единственный, кто шёл нам навстречу это Татэнерго, который нас снабжал электричеством. Там понимали, что происходит. В конце концов мы со всеми расплатились.
Учебный процесс, конечно, шёл, но существенно сократилось число, занимающихся наукой. Был институт математики и механики имени Чеботарева, там работало около 20 докторов наук и около 40 кандидатов. Хороший был институт, но денег на науку не было и все разошлись по разным вузам, по разным кафедрам. Было даже такое: однажды прихожу в банк, где мне показывают отдел аналитиков. Там сидели шесть человек и пятеро встали при виде меня. Оказалось – бывшие наши, которые в институте имени Чеботарёва работали. А один из КАИ оказался.
– При этом в университете одним из первых в Татарстане появился интернет. Как такое возможно?
– Несколько молодых людей были увлечены интернетом и создали университетскую сеть. В то же время правительство и несколько организаций тоже сделали сеть параллельно. В 1997 году Джон Сорос (американский финансист, инвестор – ред.) приезжал сюда. Он, конечно, хитрый человек, знал, что эти сети он сможет контролировать в разведывательных целях. Он нашёл какие-то деньги и запустил интернет сразу в нескольких университетах.
– Тогда уже было понимание, что за этим будущее?
– Конечно, а как же? Мы же на Запад смотрели, завидовали. Тогда создали городскую сеть, потом подключили Лениногорск и Набережные Челны.
– Расскажите поподробнее, как в этом участвовал Сорос?
– Фонд Сороса объявил, что обеспечит интернетом крупным университетам России. Нужно было, чтобы кабель был с Москвой. А тут ещё и политические события начались, где Татарстан задумался о самостоятельности и в Москве решили, что кабель пройдёт в Сибирь мимо Казани. С этим много возни было. Убеждали, что если вы всех компьютеризируете, Татарстан от этого ещё больше обозлится – всё-таки крупный промышленный центр. Удалось добиться, чтобы через Казань этот кабель прошёл и как только его проложили, мы к нему присоединились.
– Это дало толчок развитию университета?
– Конечно! На всех факультетах появился интернет. Появилась сеть и в городе. Но за это бой был будь здоров. И не было понятно, с кем воюем.
– Есть понимание, в чём вы за время работы на этом посту недоработали или совершили ошибку?
– Было много всего: институт математики и механики разрушился и ещё что-то пришлось свернуть. Денег нет – людям зарплату не платят. Они же всё равно все разбегутся. Пообещаешь – а откуда потом платить? Вот так было до 2000 года, и мне за эти 10 лет многое пришлось преодолеть. К 8 утра приходил на работу и в 10 вечера уходил. Потом уже дело пошло: стали дополнительное финансирование давать, всякие программы появились. А тот период был, конечно, страшный.
– Вы человек из науки, но долгое время работали на посту ректора, по сути, менеджерской должности. Было трудно перестроиться?
– Когда я был ректором, в 1997 году ездил в Канаду и там узнал, что них два человека командовали в университетах: один занимался управлением, а другой – учебой и наукой. У нас почему-то не хотят так разделить, считают, что один человек должен за всё отвечать.
Тогда я придерживался мнения, что университет не должен быть большим. Вот, допустим, институт экономики: там больше 500 сотрудников сейчас. Как с ними контактировать? А если университет поменьше – все преподаватели и научные работники проникаются университетским духом и помогают друг другу развивать науку. Когда большой университет, то люди не знают, кто на соседней кафедре работает.
– Вы до сих пор такого мнения придерживаетесь?
– Думаю, что должно быть и то, и другое. Наш ректор Ильшат Гафуров, когда он пришёл на должность, считал, что самое главное – учебный процесс, и наука не нужна. А потом год проработал и понял, что без науки нельзя. Хотя он сам окончил физфак и защитил кандидатскую диссертацию. Он изменил своё мнение и правильно сделал. Ведущим университетам никак без науки. Студенты и аспиранты, проникнутые этим духом, потом превращаются в исследователей. А если не будет духа науки, тогда и академия наук зачахнет.
– Если говорить о высшем образовании в стране в целом, его уровень упал?
– Сейчас нет таких тесных связей между кафедрами и промышленными предприятиями. Это, конечно, плохо. Потому что у них возможности ограничены.
– У кафедр?
– И у предприятий тоже. Там они каждую копейку считают. Нефтяники, может быть, в лучшем положении живут, а остальные так.
– Сейчас относительно 90-х годов средний уровень знаний выпускников вырос или наоборот?
– Вы знаете, приходят очень умные ребята, но в то же время общий уровень упал.
– Из-за количества?
– Да. Вот смотрите: на первый курс по моей специальности принимали две группы, а сейчас осталось 13 человек из 50. Все отчислились – трудно учиться. Конечно, гораздо проще окончить финансовый институт и процветать. Я когда поступал был конкурс 13 человек на место, а сейчас может 4.
– Это может быть связано с недостатками школьного образования или с чем-то другим?
– Много всяких моментов тут. Если человек узнает, что конкурс больше 10 на место, зачем ему идти? Он пойдёт в другое место, где попроще. У нас группа была механиков: медалисты, учившиеся очень хорошо, но медаль не получили и были производственники. У последних были льготы – свой конкурс. Из 25 человек четверых принимали.
– Целевики?
– Да. В общем вопрос с приёмом сложный: те, кто поступили с производства, они не смогли учиться. Очень много было математики, сложная механика, сопромат. Сейчас на это проще смотрят.
– Сейчас наука после не самых простых 90-х восстанавливается?
– Да, но сейчас совершенно другие формы её финансирования. Сейчас конкурсная система: если ты наукой занимаешься, то участвуй в конкурсах и тогда тебе дают деньги.
– Каким вам видится будущее КФУ?
– Много сейчас говорят про университет, а что он? Какие-то достижения в науке особые есть? Что было раньше, то и развивается. Наука – дело тонкое, не только от количества людей и денег всё зависит. Самое главное – какие идеи проповедовать.
НАУКА, КОСМОС, ШАТТЛЫ
– То есть, какой-то кризис научных идей в университете?
– Что такое университет современный? Есть академический институт, вот им дают деньги, а нам почти нет, на конкурсной основе что-то можем мы завоевать, у нас есть пара грантов на кафедре. Нашу кафедру урезали: было 15 человек на ней и 15 – в лаборатории, а сейчас 10 человек всего осталось. В КАИ тоже самое на кафедре сопромата. Там взяли и объединили три кафедры, сделали какую-то ерунду.
Казанский университет раньше был не 40 тысяч студентов, а всего 12. Но зато развивались научные направления. Был я в Нью-Йоркском городском университете, так там вообще 300 тысяч человек учились. Вот такой гигантизм непонятный. У них там готовят мотористок, слесарей, чего только не придумали. И зачем это университету нужно? Есть там и хорошие факультеты, экономический, например. Но вот такая история развития. Им денег даёт государство за то, что они слесарей готовят, а не экономистов. Ничего хорошего.
– В списке ваших научных работ фигурируют исследования, связанные с корпусом орбитального телескопа. Ваша работа напрямую связана с космической индустрией?
– И с ракетной техникой, и с космосом. Я начинал заниматься научной работой в 60-е годы и в это время выдвигались сложные задачи, которые не могли решить конструкторские бюро и институты, а нам за небольшую плату их предлагали. Мы и бесплатно делали. Были разные задачи, которые нигде не опубликованы. Например, на одном из предприятий стояла ректификационная колонна и там происходили разные процессы. В её нижней части агрессивные среды стенку разъели и она могла упасть. Мы разработали меры для предотвращения её падения, отремонтировали всё в итоге без остановки производства.
Были и ещё задачи: ракета ставится вертикально на специальное сооружение и заправляется жидким топливом – опорное кольцо под ней на четырёх опорах и нужно рассчитать, чтобы это всё не разрушилось. Вся конструкция уже была построена. Ладно сообразили, что ракета может упасть. За неделю бесплатно решили эту задачу.
– Ракета в итоге взлетела?
– Конечно. Когда это всё рассчитали, выяснили, что не четыре опоры под кольцом надо, а восемь. Создали ещё четыре опоры и всё отлично стало функционировать. Когда я защищал докторскую диссертацию, они прислали отзыв. Мы почти все публикации делали открытыми и к ракетам не привязывали – всё было в безразмерном виде. Это можно было применять не только к ракетам.
– Космическая отрасль в нашей стране в последнее время очень часто испытывает трудности. В этом есть недоработка современных учёных?
– Конечно есть. Но падают ракеты не только у нас, но и у американцев. Но авиация и ракетная техника имеет нюансы: когда на земле строят что-то, то коэффициент запаса можно сделать до четырех – так ясно не сломается. А там нужно полегче, потому что каждый килограмм веса требует большего количества топлива.
– И расходы увеличиваются…
– О расходах там особенно не думают, самое главное – чтобы взлетело и не развалилось.
– Программа шаттлов была создана в обеих космических державах, но в итоге корабли многоразового использования так и не стали привычными. Почему?
– Когда космический аппарат возвращается на землю, он входит в плотные слои атмосферы и разогревается очень сильно. Поэтому все неприятности и появляются.
– То есть при нынешних технологиях получивший серьёзную термическую нагрузку аппарат не может быть повторно использован?
– Аппаратура сохраняется, а керамическая оболочка, которой защищен корабль, может быть заменена – это да. Но всё-таки было принято решение, что безопаснее будет не использовать повторно спускаемые аппараты.
БАСКЕТБОЛ В ЦЕРКВИ
– Как получилось, что вы увлеклись баскетболом?
– Когда мне было 9 лет, я сильно переболел столбняком. Эта болезнь до сих пор приводит к 98 процентам смертности. Когда выписывался из больницы, был худой, руки - ноги тряслись. Меня под руки выводили и вся больница вышла смотреть, что выжил парнишка. Пальцы на руках плохо работали несколько лет, потом классе в седьмом отец по воскресеньям стал брать на лыжи и после все стало нормально работать. Потом уже от своих сверстников ничем не отличался. Это всё меня и приучило к физическим упражнениям.
Я начал заниматься баскетболом в 1955 году. Спортзала нормального не было, высота потолков совершенно не соответствовала. Приходилось пологие броски делать, чтобы попасть в кольцо. У нас была команда из пяти человек, которые стали играть за «Крылья Советов». Тренировались в парке, на стадионе, а зимой в этом зале. Были тогда в Казани четыре сильные в плане баскетбола школы: 19-я, которая на всех соревнованиях первые места занимала, 39-я, 99-я и наша. Сборные команды из наших школ собирались.
После девятого класса меня взяли в баскетбольную сборную Татарстана. Тренер Игорь Павлович Позняк, которому, кстати, уже 89 лет, взял меня на спартакиаду школьников в Волгоград. В итоге почти вся баскетбольная команда поступила в университет. Многие из них стали мастерами спорта, чемпионами России.
– Как появилась идея создания на базе университетской команды профессиональной команды?
– Это была идея Александра Щербакова, который тогда был председателем спортклуба университета. Он загорелся идеей создать команду мастеров. Понял, что университет для студентов привлекателен, хотя он сам пединститут закончил. Всё началось с того, что он тогда стал директором УНИКСа (комплекс зданий университета – ред.), а я был ректором. Выиграл конкуренцию за место директора у доцента химфака, пообещав заниматься в УНИКСе и спортивной деятельностью, и культурной, а его конкурент не хотел спортом заведовать.
Была уже университетская команда, существовавшая с конца 50-х. В 1965 году она выиграла чемпионат общества «Буревестник». А тогда в нем играли команды мастеров спорта из московского «Буревестника», из Прибалтики, из Азербайджана, из Армении, из Одессы.
– То есть вы были частью той команды?
– Ну да, только я не поехал, у меня аппендицит случился. Они уехали, а я тут остался.
– Вы ездили играть в баскетбол в Австралию. Расскажите, что это были за соревнования?
– Там были Всемирные игры мастеров, это как Олимпийские игры для ветеранов. Там и баскетбол, и волейбол, и футбол, чего только не было. Там посчитали, что от России слишком много команд, поэтому нас не пустили в финал и вставили литовскую команду. Не по спортивному принципу это было, мы обиделись и уехали. Потом команда ещё раз ездила, а я уже не поехал.
– За счёт чего развивался баскетбольный клуб УНИКС, кого приглашали в команду на раннем этапе?
– Это уже другая история началась. Хоккеисты, футболисты, волейболисты, хоккей на траве – все имели мощных спонсоров, а у нас не было. То железная дорога иногда поддерживала, частные бизнесмены немного давали своих денег, но такой стабильной не было поддержки. И вот родилась идея. Ханиф Муртазин, Александр Щербаков, Зуфар Алимов, Ренард Уразманов и Владимир Заглядимов решили, что надо что-то делать. Узнали, что у Богачева, директора Национального банка, которым он тогда стал, дочка в школе в баскетбол играла, а он сам никогда не играл в этот вид спорта. В декабре в УНИКСе был слёт студентов и как раз Минтимер Шаймиев должен был приехать – самое удачное время. И вот Щербаков, Муртазин и я, когда мероприятие закончилось, подошли к нему.
– Минтимер Шарипович, есть ещё небольшое дело – у нас есть баскетбольная команда, которая заняла пятое место в России. У многих команд есть владельцы и спонсоры, а мы со своими жалкими деньгами.
– А кого вы предлагаете в качестве директора клуба?
– Евгения Борисовича Богачева.
– А что, он в баскетбол играет?
– Нет, у него дочка играла за школу.
– Ладно, я подумаю.
Попрощались, он уехал, а уже утром мне Богачев звонит и говорит, что вышел от президента и стал директором баскетбольного клуба с моей подачи. В общем, мы с ним встретились и он взялся за это дело.
– Сейчас как часто ходите на матчи команды?
– Очень редко когда не бываю. Сижу прямо у площадки.
– Расскажите, как УНИКС существовал до 1998 года и прихода Богачева? Рассказывали, что чуть ли не в церкви команда тренировалась?
– Да, ещё когда я учился на втором курсе, это 1958 год. В то время церковь была складом товаров и прочего – просто большое помещение, в котором всё страшно запущено. Крыша текла. И вот в студенческое время я был в строительной бригаде и там делал крышу. Отремонтировали это помещение и сделали в нём спортзал для университета. Представьте, команда по баскетболу занимает первое место в республике и такой зал. До этого мы тренировались в парке культуры и отдыха, бегали играли в гандбол зимой и летом, а в хороший зал попадали только на товарищеские игры к сопернику.
– Существует ли сейчас это здание и где оно расположено?
– Конечно, вот высокая красная башня на Баумана стоит и за ней прямо вот эта церковь. Зрители там на чём только не сидели, даже на матах.
– Каким вам видится будущее нынешнего УНИКСа?
– Для болельщиков не обязательно ведь первыми быть, главное, чтобы было интересно. В Еврокубке клуб участвует, зарубежные клубы привозит – это ведь хорошо.